Тупая херня. Эти слова лучше всего выразят то, через что я проходил, чем я занимался в первые несколько лет после смерти моей матери. Не то чтобы прямо «тупая», а просто тупая детская херня, типа как использование окна для выхода из дома, когда можно было спокойно выйти через парадную дверь. Или перелезание через короткую изгородь, вместо того чтобы, как нормальный человек, открыть ворота. Тупая херня типа драк с пацанами со школы по 3 раза в неделю, типа того, как говорить учителям, что они могут сделать со своими планами уроков и домашними заданиями. Тупая херня типа швыряния и разбрасывания по дому старых игрушек. Вот так всё и было, пока кто-то не предложил мне принять специальный «медикамент» для детей, так называемый Риталин.

Риталин помогал, не обязательно из-за того, что лекарство было эффективным, а из-за того, что он настолько же силен, насколько любой другой наркотик, который когда-либо вводился для детей. С каждой дозой, я мог ощущать, как распухает каждый кровяной сосуд в моей голове, аж глаза начинали косить. После этого я успокаивался и вел себя тихо. Я выглядел и чувствовал себя, как наркозависимый, и всё это дошло того, что я начал успокаивать самого себя, вместо того, чтобы всегда принимать это лекарство. Это стало угрозой: «Успокойся, или я дам тебе лекарства!»

«Хорошо, я буду вести себя нормально!»

Я думал, что всё так плохо вокруг из-за того, что рядом нет моей мамы. Это было моим объяснением всем случаям, серьезным и несерьезным. Когда тётя действовала мне на нервы, я знал, что такого бы не было, если бы рядом была мама. Если на меня орали за то, что я тащу в дом всякий хлам, я думал, что меня бы не наказали, если бы здесь была мама. Даже если шел дождь, я сидел, смотрел в окно и думал, что если бы здесь была только моя мама, сразу бы засияло солнце. Всякий раз, когда я видел маму, случалось что-нибудь хорошее. Но тогда я больше не мог ее видеть. И было похоже на то, что ничего не получалось. Кто-то даже своровал мой мопед, который она подарила мне. Это меня реально расстроило. Просто я однажды проснулся, вышел наружу, и его уже не было. Так же, как и моей мамы.

Моя бабушка поняла, что со мной происходит, возможно, еще раньше чем я сам, потому что она осыпала меня просто СУПЕР, супер-любовью, и было похоже на то, что она давала мне больше свободы, чем кому-либо из моих дядь и тёть. Я это хорошо знал, потому что моя самая молодая тётя, Синтия, никогда не упускала шанса подметить, что я получал чрезмерное количество прощений. Синтия и я были чуть ли не смертельными врагами. Мои битвы с Синтией начались сразу же после того, как потихоньку ушло горе, окружающее смерть моей матери. Синтия видела новый портрет нашей семьи. Она быстро поняла, что позиция, которую она занимала – самый младший член семьи – теперь принадлежала не ей, а мне.

На Синтию уже навешивали всю домашнюю работу, так как она была самой младшей среди девяти детей. Обязанность смотреть за мной после школы было для нее не работой, а шансом отомстить. Проделывая свои «пытки», она была очень хладнокровна. Она никогда реально, не наезжала на меня просто так. Всё, что она делала – следовала инструкциям моей бабушки. Например, когда я смотрел телевизор, она говорила: «Бабушка сказала, что тебе нельзя смотреть телевизор, пока ты не сделаешь домашнюю работу».

«Я сделал домашнюю», - говорил я, сидя перед экраном.

«Ну что ж, для начала я должна ее проверить», - отвечала она. И после этого она выключила телевизор прямо перед моими глазами! Всё это она проделывала не просто так. Она разрешала мне посмотреть только начало шоу, чуть-чуть, чтобы вызвать мой интерес, а потом, когда начиналось самое интересное, она выключала телевизор и предлагала Бу-Бу взяться за свою домашнюю работу. Она чертовски хорошо знала, что дневные мультфильмы идут только c трёх до четырёх часов. Даже если бы я быстро закончил домашнюю, чтобы хоть на что-то успеть, она начинала ее проверять.

Что интересно, Синтия никогда не любила домашних работ и ничего об этом не знала, но проверка моей домашней как бы ставила ее на новый путь. Она думала что-то типа: «Отлично! Я мучаю своего племянника, и в то же время я как бы учительница!» Для доказательства, у нее даже были большие учительские очки. И это были самые очки, которые помогли мне осуществить мою малую дозу мести, после того, как она убила Диллинджера.

До сих пор, Синтия всегда будет клясться целым грузовиком Библий, что она ничего не знает о смерти – чёрт, об УБИЙСТВЕ – моей второй собаки. Первую сбила машина на улице, так что я был почти уверен, что она об этом ничего не знает. Но Диллинджер – это совсем другая история. Этот доберман был подарком семье и мне. Даже угрожая себе Риталином, я был вне контроля. Никакой взрослый, ребенок, никто не мог со мной водиться, никто и не хотел. Пёс был для меня лучшей компанией. Я любил этого пса. Он спал со мной в моей спальне, даже тогда, когда он так вырос, что пугал всех остальных членов семьи. Диллинджер всех нервировал, потому что все думали, что он злой. Со мной у него было всё в поряде, но с остальными не так особо.

Единственная проблема, которая у меня была с Диллинджером – он был жадным. Он был псом, который ел по сто раз в день, даже не обращая внимания на то, что ему давали кушать. Он начинал с обычного собачьего корма, но когда я начал давать ему остатки со стола, которые я не хотел есть, пёс для себя понял, что человеческая еда, оказывается, не запрещена. Проблема. Диллинджер начал часто прыгать на стол, и ел прямо с моей тарелки. Вот когда он по-настоящему начал пугать мою семью, и они начали поговаривать об избавлении от пса. Я пытался отшутиться, сделать вид, что всё нормально, но никто не обращал на это внимания. Они говорили: «Собаки не должны так запрыгивать на стол».

Я пытался поговорить с собакой: «Смотри, если ты будешь продолжать запрыгивать на стол, они избавятся от тебя». О дисциплине Диллинджера не стоит и говорить. Я никак не мог его контролировать. Так, я начал кормить его столько, сколько мог, когда я приходил со школы и никого не было. Что случилось – пёс начал выхватать еду прямо у меня с рук, когда бы я не ел. Я кушал сэндвич, и он просто вырывал его прямо у меня с руки, едва не откусив мой палец. Но всё это реально вышло из-под контроля, когда в один год Диллинджер съел индейку, которую мы приготовили на День Благодарения.

Моя бабушка всегда заранее готовила индейку на День Благодарения, в среду, так она смогла сконцентрироваться на приготовлениях, потрохах, и других блюдах в четверг. Когда мне было десять, она сделала ошибку, оставив уже готовую, обмазанную, огромную индейку на столе в кухне, чтобы она остыла за ночь. На следующее утро, когда я пришел кормить Диллинджера, он уже обгрызал оставшиеся от индейки кости. Я не мог в это поверить. Тогда я точно понял, дни Диллинджера были сочтены. Но я никак не ожидал, что Синтия его прикончит.

Она сделала всё проффесионально. Она использовала его жадность против него же самого, и оставила ему большинство работы. Всё, что она сделала – наполнила тарелку ядовитым спреем для тараканов, он был похож на молоко, и поставила тарелку на пол. Конечно, у любой нормальной собаки будет какое-то чувство само-сохранения, которое заставит их держаться подальше от тарелки с ядом. Но не у Диллинджера. Он пришел прямо к ней. Думаю, когда он умер, его единственным сожалением было то, что он не закончил свой последний ужин.

Я знал, что Синтия сделала это специально. Она сказала, что ставила там яд не для него. Но для чего тогда еще вы будете наполнять тарелку ядовитым спреем для тараканов? Но я был единственным другом Диллинджера в доме, так что никто не внял моим словам. Я оставил месть на потом, зная, что возможность сама когда-нибудь предоставится. Когда это случится, я буду действовать быстро. Вот о чём я тогда думал.

Мой шанс пришел воскресным утром, когда я заполнял купоны в газете. Дойдя до страницы Рождественских марок, идея пришла ко мне так быстро, будто она всегда сидела у меня в голове. Я побежал наверх, пробрался в спальню Синтии, и забрал её очки, которые она ставила на свой ночной столик. Я спустился вниз, наклеил по марке на каждое стекло очков, и поставил их обратно на тот ночной столик. И начал ждать…

«Аааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!», - кричала Синтия. «Аааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!». Она так громко плакала, что я испугался. Я подумал, что она может причинить вред самой себе. Потом я услышал. После этого я услышал: «Ма! Помоги! Мааааааааааа!»

Я слышал, как в комнату забежала бабушка, а Синтия кричала: «Мааааааааааа! Помоги!!! Я ослепла!!!!!!!!!!» И после этого бабушка начала смеяться.

Я побежал наверх и увидел, как Синтия смотрит вокруг, в своих очках, на которые я наклеил марки, и, не в силах ничего увидеть, плачет: «Я ослепла!»

Я даже не взял в счет то, что у Синтии была привычка не открывать глаза, пока она не оденет свои очки. Я просто хотел ее немного помучать, но она помогла мне перенести мой маленький план на следующий уровень. Она реально подумала, что она ослепла! О, чувак, это было бесподобно.

Синтия больше всего боялась о том, не ослепла ли она, вместо того, что она потеряет свою сторону. И это стало еще хуже, потому что моя бабушка пересказывала эту историю каждому члену семьи и гостям, которые пропустили это событие. Я будто бы переживал этот случай вновь и вновь, каждый раз, когда я слышал историю. ЭЙ, МИСТЕР ПОЧТАЛЬОН, ВЫ КОГДА-НИБУДЬ СЛЫШАЛИ ОБ ИСТОРИИ, КОГДА МОЯ ТЁТЯ ПОДУМАЛА, ЧТО ОНА ОСЛЕПЛА? НЕТ? НУ, ТОГДА МОЕЙ БАБУШКИ БУДЕТ ПРИЯТНО РАССКАЗАТЬ ВАМ ВСЁ ОБ ЭТОМ. ЗАХОДИТЕ, ПРИСАЖИВАЙТЕСЬ. ВАМ ПОНРАВИТСЯ.

***

Когда я рос, дома всегда была драмма. Большинство моих тёть и дядь укуривались, бухали, или совмещали всё это вместе. Даже мой дедушка напивался. Моей бабушке это не нравилось, но она ничего не могла с этим поделать. Я помню одну летнюю ночь, не так давно с военно-морского флота вернулся дядя Джонни, и все пили на заднем дворе. Не знаю, начал ли дядя Джонни пить на флоте, или он начал этим заниматься когда вернулся домой, но он много пил, в ту ночь, когда обжег свои руки.

Мой дедушка был там со своими друзьями. Дядя Джонни был с Гарольдом, со Star, и еще с парочкой их друзей. Поздняя ночь, бутылки уже опустошены, и старички с молодняком начали устраивать все виды конкурсов, базарив про всякую херню. Дядя Star вновь переживал свои прекрасные дни, когда он еще был баскетболистом. Его не волновало то, что никто не мог вспомнить, играли ли хорошо он вообще в какую-либо игру, позволяя ему говорить о всех рекордах, которые он, по его словам, достигал. «Я был лучшим во всем парке, мужик», - говорил он. «Почему, думаешь, отец назвал меня Star (Звезда – прим.)?» Мой дедушка сказал, это случилось потому что ОН был единственным Curtis`ом в семье, но если бы Star захотел назваться Curtis`ом, он бы и с ним побролся за это имя.

Потом один из друзей моего дедушки сказал дяде Джонни: «Спорю, ты не сможешь перенести этот лёд отсюда до сюды», показывая на испускающую пар машину для сухого льда, который они использовали для охлаждения напитков.

«Спорю, что я смогу перенести весь этот блок льда», - сказал Джонни.

«Ну, а мы спорим, что ты не сможешь».

Джонни подошел к машине для сухого льда, говоря о том, как он служил на флоте, и обо всех вещах, которые он совершал, и что передвинуть ящик льда для него – НИЧТО. Даже я знал лучше, что этого нельзя делать. Но не Джонни. Он нагнулся, чтобы обхватить блок обеими руками с двух сторон, и обжег всю кожу на своих предплечьях. Моей бабушке пришлось отвезти его в больницу, потому что в ту ночь только она была трезва, чтобы сесть за руль.

Вот среди какой сумасшедшей херни я рос. Это случалось так часто, что казалось нормальным. Я думал, что все семьи садятся вокруг, пьют, и шутят с такими спорами, которые доводят до ожегов второй степени.